Глава 1. Историческое значение Симона Боливара

1.1 Биография Симона Боливара

Симон Боливар (полн. Симон Хосе Антонио Боливар-и-Паласьос, Bolivar y Palacios) (24 июля 1783, Каракас — 17 декабря 1830, Санта-Марта, Колумбия), один из руководителей Войны за независимость испанских колоний в Америке.

Сын 57 летнего Хуана Висенте Боливара и 18 летней Марии де ла Консепсион Паласиос Бланко Симон Хосе Антонио де ла Сантисима Тринидад Боливар де ла Консепсьон и Понте Паласиос и Бланко родился 24 июля 1783 года в знатной креольской семье баскского происхождения в поместье Сан-Матео и был связан родственными узами со многими влиятельными семьями не только Венесуэлы, но и Испании.

Национальный герой Венесуэлы. Генерал. Освободил от испанского господства Венесуэлу, Новую Гранаду (совр. Колумбия и Панама), провинцию Кито (современный Эквадор), в 1819—1830 президент Великой Колумбии, созданной на территории этих стран. В 1824 освободил Перу и стал во главе образованной на территории Верхнего Перу Республики Боливия (1825), названной в его честь. Национальным конгрессом Венесуэлы провозглашён (1813) Освободителем (El Libertador).

Внимание!

Работа № 3742. Это ОЗНАКОМИТЕЛЬНАЯ ВЕРСИЯ дипломной работы, цена оригинала 1000 рублей. Оформлен в программе Microsoft Word. 

Оплата. Контакты.

Симон Боливар родился 24 июля 1783 года в знатной креольской семье Хуана Винсенте Боливара (1726—1786), по национальности баска. Род Боливаров происходил из городка Ла-Пуэбла-де-Боливар в Бискайе, в Испании, находившегося тогда в округе Маркина, а после переезда в колонию, семья приняла активнейшее участие в общественной жизни Венесуэлы. Мальчик рано лишился родителей. На воспитание и формирование мировоззрения Боливара большое влияние оказал его учитель и старший друг, видный просветитель Симон Родригес. В 1799 году родственники Симона решили отправить его в Испанию, в Мадрид, подальше от беспокойного Каракаса. Там Симон Боливар изучал право, затем отправился в путешествие по Италии, Швейцарии, Германии, Англии и Франции. Живя в Париже, Боливар некоторое время посещал Политехническую и Высшую нормальную школы столицы Франции. В 1805 году Боливар посетил Соединённые Штаты Америки и здесь продумал свой план освобождения Южной Америки от испанского владычества.

Боливар принял активное участие в свержении испанского господства в Венесуэле (19 апреля 1810 г.) и провозглашении её независимой республикой (5 июля 1811 г.). В том же году Боливар был послан революционной хунтой (народным собранием) в Лондон искать поддержки у британского правительства. Последнее, однако, предпочло сохранять нейтралитет. Боливар оставил в Лондоне агента Луи Лопеса Мендеса для заключения соглашения от имени Венесуэлы о займе и вербовке солдат и вернулся обратно с транспортом оружия.

Вскоре испанский генерал Монтеверде обратился за содействием к полудиким обитателям венесуэльских степей-«льяносов» — воинственным льянерос. Во главе иррегулярных формирований льянерос был поставлен астуриец Хосе Томас Бовес, по прозвищу «Бовес-Крикун»… Война приняла чрезвычайно жестокий характер. Боливар решил ответить тем же, приказав истребить всех пленников. После разгрома армии Боливара испанскими войсками, он в 1812 году обосновался в Новой Гранаде (ныне Колумбия), где написал «Манифест из Картахены», а в начале 1813-го вернулся на родину. В августе 1813 года его войска заняли Каракас. Муниципалитет Каракаса торжественно провозгласил Боливара — «Освободителем Венесуэлы» (El Libertador). Была создана II Венесуэльская республика, во главе с Боливаром. Национальный Конгресс Венесуэлы подтвердил присвоенное ему звание Освободителя. Однако, не решившись провести реформы в интересах народных низов, он не сумел заручиться их поддержкой и в 1814-м потерпел поражение. 6 июля 1814 года теснимая испанскими войсками армия Симона Боливара была принуждена покинуть столицу… Вынужденный искать убежище на Ямайке, Боливар в сентябре 1815-го опубликовал там открытое письмо, где выражал уверенность в скором освобождении Испанской Америки.

В Латинской Америке имя Боливара очень популярно. Оно увековечено в названиях государства Боливия, провинций, городов, улиц, денежных единиц (боливиано — Боливия, боливар — Венесуэла), с помощью многочисленных памятников. Ему посвящены биографические очерки, художественные произведения, исторические труды. Сильнейший футбольный клуб Боливии носит название «Боливар». В России Боливаром восхищались декабристы, Николай Полевой. Консервативные журналисты Николай Греч,Осип Сенковский печатали негативные материалы о Боливаре, что отражало официальную позицию правительства Николая первого к латиноамериканским республикам.

С 1822 верной подругой и неразлучной спутницей жизни Боливара, несмотря на все превратности его судьбы, была уроженка города Кито креолка Мануэла Саэнс.

По неофициальным данным, Симон Боливар выиграл 472 битвы.

Боливар является главным героем в романе колумбийского писателя Габриэля Гарсии Маркеса «Генерал в своём лабиринте». События развиваются в последний год жизни генерала. Биографии Боливара написали Эмиль Людвиг, украинский классик Иван Франко и мн.др. Австрийский драматург Фердинанд Брюкнер посвятил Боливару две пьесы «Борьба с ангелом», «Борьба с драконом». Карл Маркс дал отрицательную характеристику Освободителю в одной из статей. Поэтому в советской литературе Боливар долгое время характеризовался как диктатор, выражавший интересы буржуазии и помещиков. Порвать с этой традицией решился знаменитый разведчик и латиноамериканист Иосиф Ромуальдович Григулевич, написавший под псевдонимом Лаврецкий биографию Боливара для серии ЖЗЛ. За свой труд Григулевич был награждён венесуэльским орденом Миранды и принят в Колумбийскую ассоциацию писателей.

1.2 Политико-правовая доктрина Боливара

При изучении идейного наследия Боливара следует иметь в виду не только естественные противоречия, которые можно обнаружить в его различных высказываниях, но, что более важно, уметь увидеть и выделить постоянные элементы, принципиальные положения, оригинальные конструкции и институты, красной нитью проходящие через его политико-правовую доктрину, что создает перед нами образ не только выдающегося руководителя Войны за независимость, талантливого полководца и государственного деятеля, но и крупнейшего самобытного политического мыслителя Латинской Америки. Кроме того, необходимо учесть, что его социально-политические и государственно-правовые взгляды сформировались не в результате чисто теоретических рассуждений, как плод размеренной кабинетной работы и построения абстрактных конструкций, а как попытка решить труднейшие, требующие незамедлительных ответов, практические вопросы, ежечасно возникавшие в ходе ведения освободительной войны и строительства новых независимых государств.

C момента выхода в свет первых публикаций о Боливаре, — отмечал известный историк А.Ф. Шульговский, — его биографы «не перестают задавать вопрос: как случилось, что молодой венесуэлец, выходец из богатой креольской семьи, стал вождем освободительной революции, более того, стремился придать ей глубоко социальный характер, отдал все, вплоть до своего немалого состояния, чтобы довести ее до победного конца. Бесспорно, свою роль сыграло то обстоятельство, что воспитание Боливара проходило под благотворным влиянием С. Родригкса, педагога-просветителя, воспитавшего своего ученика в духе высоких гражданских идеалов и свободолюбия» [12, с. 207–208].

Несомненно, говоря об истоках социально-политических и государтсвенно-правовых взглядах Симона Боливара, необходимо отметить большое влияние, которое оказали на него представители латиноамериканского просвещения, его учителя и воспитатели – Симон Родригес и Андрес Бельо, а также Иполито Унануэ, ставший ближайшим соратником Боливара и одним из основателей независимого перуанского государства и Антонио Нариньо, стоявший у истоков образования независимой Колумбии. Симон Родригес привил Боливару интерес к идеям французских просветителей и революционеров, а также великих мыслителей прошлого, воспитывая своего ученика в духе высоких устремлений к свободе, равенству, справедливости, зародил в его душе великую цель и желание — добиться независимости своей родины – Венесуэлы и всей Испанской Америки.

Боливар получил блестящее домашнее образование, как это было принято в семьях богатых аристократов. Он знал пять европейских языков, изучал математику, историю, литературу, философию, был прекрасным наездником, хорошо фехтовал, обучен светским манерам и танцам. Сам Боливар, уже будучи руководителем Воны за независимость, прославленным полководцем и государственным деятелем, в письме к своему соратнику генералу Сантандеру 20 мая 1825 г. подчеркивает, что «…неверно, что я не получил систематического образования, так как моя мать и опекуны сделали все возможное для моей учебы – для меня были наняты лучшие учителя страны. Робинсон, которого Вы знаете, учил меня грамоте, наш знаменитый Бельо преподавал мне литературу и географию. Падре Андухар, который так уважал барона Гумбольдта, организовал только для меня математическую школу. Потом меня отправили в Европу, чтобы я продолжил математическое образование в академии Сан-Фернандо. Иностранным языкам меня учили лучшие учителя Мадрида, а всем моим образованием руководил там маркиз Устарис, в доме которого я жил. Когда я был еще совсем ребенком, мне давали уроки фехтования, танцев и верховой езды. Верно, что я не изучал философию Аристотеля и уголовные и гражданские кодексы, но вполне вероятно, что де Мольен не уделял столько внимания, как я, изучению Локка, Кондильяка, Бюффона, Д′Аламбера, Гельвеция, Монтескье, Мабли, Филанджери, Лаланда, Руссо, Вольтера, Роллена, Бертолле и всех классиков античности – философов, историков, ораторов и поэтов, а также всех современных классиков Испании, Франции, Италии и в значительной степени Англии. Я пишу все это Вам сугубо конфиденциально, чтобы Вы не думали, что Ваш бедный президент получил такое плохое образование, как говорит де Мольен. Хотя, с одной стороны, я ничего не знаю, все же я получил такое образование, какое только может получить отпрыск знатной семьи в Америке по властью Испании». Слова Боливара позволяют сделать вывод, что идеи европейских просветителей сыграли заметную роль в формировании его личности, стали важной основой его политико-правовой доктрины.

Большое влияние на формирование политико-правовых взглядов Боливара оказали также идеи североамериканских деятелей и руководителей войны за независимость североамериканских колоний против Англии, принципы и институты Конституции США 1787 г., конституции отдельных штатов.

Опыт пребывания в Европе оказал благотворное влияние на формирование идейной позиции Боливара. Именно в Риме (15 августа 1805 г.) на холме Монте-Сакро, в присутствии С. Родригеса, Боливар поклялся бороться за освобождение Венесуэлы и всей Испанской Америки. «Вы помните, — писал Боливар Родригесу 19 января 1824 г., — как мы вместе восходили на Монте-Сакро в Риме и давали клятву на той священной земле бороться за свободу родины. Вы не могли забыть тот день нашей вечной славы, день, когда, если можно так выразиться, пророческая клятва предварила самое надежду, которую мы и питать еще не смели» [2, c. 112]. С. Родригес видел в своем ученике неординарную личность, наделенную многими достоинствами и способностью руководствоваться интересами общего дела для осуществления великой цели – завоевания независимости и создания свободных латиноамериканских республик, построенных на принципах «новой социальной цивилизации». Родригес верил, что только такой государственный деятель как Боливар, обладающий глубоким и проницательным умом, сильной волей и самодисциплиной, сможет воплотить в жизнь идеалы этой новой цивилизации, главный философский постулат которой Родригес сформулировал в своем знаменитом лозунге «Пусть каждый думает обо всех, тогда все будут думать о нем», противопоставляя его расхожей известной, но, по его мнению, «лицемерной» формуле «Каждый за себя и Бог за всех» [19, с. 131].

Симон Боливар сформировался как человек, как личность в сложную переходную эпоху, на стыке двух веков, в период революционных потрясений и войн. Ему пришлось отвечать на самые сложные и масштабные вызовы своего времени и решать задачи вселенского уровня, главной из которых стала гигантская задача освобождения Испанской Америки от колониального гнета и основание независимых государств. Поднявшись до осознания этой задачи и понимания своей миссии, Боливар и осуществил задуманное, и стал тем, кем стал – освободителем! Под этим именем он и вошел в историю, под этим именем его знает весь мир.

Хорошо о нем сказал Хосе Марти: «Нельзя спокойно говорить о том, кто никогда не жил спокойно. О Боливаре можно вещать с горных вершин, как с трибуны, при вспышках молний и раскатах грома, перед форумом свободных народов, у ног которых лежит обезглавленная тирания!… То, чего он не сделал, не сделано до сих пор, потому что Боливар еще многое должен свершить в Америке!» [31, с. 21].

Имя Симона Боливара, его передовые идеи пишут на своих знаменах наследники его великого дела – подлинные борцы «за вторую независимость» Латинской Америки, за установление действительной свободы, равенства и справедливости.

Название статьи «Симон Боливар: политико–правовая доктрина» не случайно, поскольку я считаю Освободителя не только выдающимся полководцем, под руководством которого была завоевана независимость многих стран Латинской (Испанской) Америки, выдающимся государственным деятелем, но и выдающимся идеологом, конституционалистом, политическим мыслителем. Мне прежде всего хочется понять именно современное значение его идей, его конституций и конституционных проектов, его мыслей о государстве и праве.

Есть еще одно обстоятельство, которое не позволяет мне говорить о Боливаре, как о человеке, вынесенном за скобки современности, как бы ушедшем в прошлое, а о себе – как о современнике, то есть находящемся в согласии, в созвучии со временем. И это обстоятельство – не пиетет, не просто дань уважения к личности Освободителя. Дело в другом: мне кажется, что только сегодня, в начале второго десятилетия ХХI века и тысячелетия, спустя ровно 230 лет после его рождения, я могу вести с ним полноценный диалог по вопросам, которые ещё несколько лет назад нельзя было понять, исследуя наследие С. Боливара. Сегодня, учитывая глубочайшие изменения, которые произошли в мире и происходят в настоящее время, в том числе и в России, принимая во внимание усиливающуюся глобализацию всех мировых процессов, я считаю, что С. Боливар в понимании многих проблем, стоящих и сегодня перед нами, современнее нас. Особенно, когда речь идет, прежде всего, о его идеях о свободе, независимости, конституции, демократии, разделении властей, диктатуре и президентской власти, федерализме и латиноамериканской интеграции и о многом другом, что не потеряло своей актуальности и в наше время.

Время С. Боливара не укладывается ни в наше привычное, расхожее представление о современности, ни даже в его собственные жизненные сроки. Время Боливара объёмнее и, если можно так выразиться, бесконечнее, если судить по широте его интересов, по масштабности его дел и результатов, по тому, что его волновало, по тому куда он устремлялся своей мыслью. Боливар и сам отмечал в своих выступлениях и письмах, что ищет выходы к высшим идеалам, к «чистым небесам», его мысль заглядывала за горизонт времени. Симона Боливара больше всего интересовал не обиходный, а говоря современным философским языком, экзистенциальный смысл времени и событий, то есть глубинный, жизненный смысл, когда время не сводится к простой последовательности событий, к их сменяемости и безвозвратному уходу в прошлое. Время С. Боливара – это время, ставшее личностным бытием, заполненное переживаниями человека, когда дело и жизнь становятся единым целым, неразрывным. Такое время можно назвать и судьбою. Освободитель сам делал историю, то есть изменял время, и сама его судьба стала историей, легендой. Он проник во время и остался в нем навсегда.

В начале XIX века передовые идеи североамериканских и французских просветителей и революционеров находили благодатную почву в латиноамериканском обществе. Поэтому, как только в колониях появились первые симптомы социального кризиса, передовые патриоты активно включили в политическое обращение европейские и североамериканские революционные идеи. С. Боливар в своих выступлениях и работах также неоднократно обращался к идейному наследию французских просветителей и революционеров, в частности, Руссо [14, с. 5–11]. Американский историк Джефферсон Р. Спел отмечает, что при чтении Боливара иногда невольно создается впечатление, что читаешь перевод Руссо [14, с. 25].

1.3 Война за независимость Латинской Америки

Центральной идеей политического мышления С. Боливара и других руководителей освободительного движения была идея национального освобождения как основная предпосылка свободы человеческой личности вообще. Некоторые консервативно настроенные латиноамериканские авторы утверждают, что независимость не являлась главной целью движения, что «Америка боролась, чтобы не быть французской, чтобы не быть под господством Наполеона» [24, с. 63]. Аргентинские историки Х.М. Роса, Э. Паласио и другие также пытаются доказать, что разрыв с Испанией имел временный характер по причине наполеоновского вторжения в Испанию, а о независимости речи не было [21, с. 58].

Боливар считал освобождение от Испании неизбежным и необходимым. Это только первый шаг для народов Америки на пути «к независимости в самом широком значении этого слова» [30, с. 33]. В отличие от многих деятелей освободительного движения, Боливар довольно четко разграничивал понятия освобождения и независимости. Эмансипация, по его мнению, является основной предпосылкой независимости. Она имеет исключительно политический аспект. Собственно независимость для Боливара имела более широкое значение, представляла как бы итог всего процесса освобождения и создания новой Америки. Во-первых, это политическое отделение от испанской империи; во-вторых, это правовое оформление свободного континента; в-третьих, это абсолютный экономический суверенитет, развитие образования и морали. Боливар считал, что независимость – огромный и сложный процесс, который не может быть завершен в короткий срок [16, с. 110].

Война за независимость требовала от C. Боливара и других латиноамериканских лидеров ответа на очень острые и важные вопросы, поэтому их политико-правовые идеи не являлись какими-то абстрактно-теоретическими рассуждениями, а в большинстве своем были планами действия. Руководители патриотов не были философами или теоретиками в точном смысле этих слов, и хотя не все их идеи отличаются существенной новизной, однако в определенных случаях, возникнув на иной исторической основе, они получали новую интерпретацию применительно к испаноамериканской действительности.

При разработке своих государственно-правовых программ руководители войны за независимость исходили из естественно-правовой теории, обращались к идеалистической абстракции «человека вообще», «естественных или природных прав человека», «общего блага».

Боливар также неоднократно в своих выступлениях, декларациях, конституционных проектах и других документах касается “естественных прав” человека, народного суверенитета, общественного договора. В 1819 г. на конгрессе в Ангостуре Боливар предложил закрепить в венесуэльской конституции положение о том, что свобода это «первый и самый бесценный дар природы. Даже сам закон не может запретить его». Боливар с восхищением и гордостью подчеркивал, что “Венесуэла, отделившись от Испании, завоевала свою Независимость, свою Свободу, свое Равенство, свой Национальный Суверенитет. Утвердившись в качестве Демократической Республики, она покончила с монархией, социальными различиями, с прерогативой знати и привилегиями, провозгласила права человека, Свободу действия, мысли, устного и письменного слова”.

Конгресс посчитал такую формулировку слишком смелой, и в конституции 1819 г. говорится, что свобода это “первое и самое бесценное благо человека в обществе”.

Одним из наиболее сложных и острых вопросов, по поводу которого возникали глубокие расхождения и споры в рядах патриотов, был вопрос о форме правления. Патриотический лагерь раскололся на монархистов и республиканцев, борьба между которыми оказала большое влияние на процесс становления латиноамериканской государственности. Особенно заметным влияние монархических идей было в начальный период войны за независимость, когда еще были сильны традиционные представления о неразрывной связи американских колоний с испанской короной. От решения этой гигантской по своему значению задачи зависело направление дальнейшего развития молодых государств. Республика или монархия – вот тот сложнейший вопрос, на который необходимо было дать четкий ответ. Острые споры по этому вопросу, приводившие нередко к политическому противостоянию и даже гражданским войнам на долгие десятилетия, предопределили раскол патриотического лагеря на монархистов и республиканцев и оставили заметный след в истории латиноамериканского конституционализма. За монархическую форму правления выступили некоторые видные руководители освободительной борьбы, считавшие народ еще не “созревшим” для республики.

С. Боливар был последовательным сторонником республиканского строя и рассматривал республику как лучшую и единственно возможную форму правления в Латинской Америке и подчеркивал, что действительность «изгоняет сама по себе монархический порядок». Против монархических проектов Боливар выдвигал самые различные доводы. По его мнению, монархия противоречит одному из основных естественных прав человека — равенству. «Для проекта монархии, — отмечал Боливар, — нет субъекта, потому что я не хочу и ни один европейский принц не захочет взойти на королевский эшафот».

«Что касается иностранной монархии, — писал он, — как моей преемницы у власти, какие бы выгоды она не принесла, на пути ее установления я вижу тысячи препятствий:

Первое. — Ни один из иностранных принцев не примет во владение государство, охваченное анархией и не имеющей гарантированного будущего.

Второе. — Национальные долги и нищета страны не позволяют даже самым скромным образом содержать принца и его двор.

Третье. — Низшие сословия придут в состояние беспокойства, опасаясь последствий прихода аристократии и нарушения равенства.

Четвертое. — Генералы и все честолюбивые лица любого общественного положения не согласятся с тем, чтобы их лишили верховной власти.

Здесь я не упоминаю о тех препятствиях, которых следует ожидать со стороны Европы…».

В другом своем письме к поверенному в делах Британии полковнику Патрику Кэмпбеллу Боливар добавляет и другие аргументы против реставрации монархии: «Я уже вижу этот всеобщий заговор против несчастной Колумбии, которой слишком завидуют все без исключения республики Американского континента. Прийдет в движение печать всех стран, призывая к новому крестовому походу против сообщников предательства свободы, приверженцев Бурбонов и нарушителей порядка, присущего американской системе. На юге перуанцы разожгут пламя раздора; их примеру на Перешейке последуют Гватемала и Мексика, а на Антилах — американцы и либералы всех мастей. Санто-Доминго также не останется в стороне и призовет своих братьев к общему делу борьбы с принцем из Франции. Буквально все страны превратятся в наших врагов, а Европа ничего не сделает для того, чтобы помочь нам…» [16, c. 68].

Боливар последовательно и твердо отстаивает республиканскую форму правления, постоянно выступая против монархии. «Некоторые думают, что очень легко водрузить себе на голову корону и все ей будут поклоняться. Я же считаю, что времена монархий уже прошли. Общественное мнение будет с неприязнью смотреть на троны, если только не испортится до такой степени, что задушит в себе любовь к свободе» [16, c. 69]. Боливар постоянно и категорически выступал против неоднократных попыток представить его в роли латиноамериканского Наполеона или Цезаря. «Я не Наполеон и быть им не хочу,- заявлял Боливар,- не желаю я подражать и Цезарю, и менее всего – Итурбиде… Титул Освободителя выше всех титулов, которые когда-либо были пожалованы за доблесть человеческую. Поэтому невозможно его принизить» [14, c. 32].

Среди аргументов против монархии Боливар указывает на то, что ее установление приведет к появлению новой аристократии и, тем самым, лишит народные массы завоеванных ими прав и, самое главное, углубит неравенство в обществе, укрепив господство и привилегии меньшинства. Монархия — подчеркивал С.Боливар – противоречит только что завоеванной свободе, усилит социальные конфликты, оттолкнет от дела независимости народные массы [19, c. 76]. В силу этих причин С.Боливар признавал право народа на восстание против угрозы монархической контрреволюции [12, c. 36].

Боливар точно оценивал и прогнозировал ход освободительного процесса в Латинской Америке. Он предвидел установление в Мексике империи и коронацию Итурбиде, предсказав при этом его падение [16, c. 68]. В письме к генералу Сантандеру в 1826 г., касаясь плана Паэса создать монархию наполеоновского типа, Боливар вновь выступил за республику, отвергая мнение, что можно быть великим «только на манер Македонского, Цезаря и Наполеона», и надеялся, что его пример станет правилом для других руководителей. Боливар делает знаменательный вывод о том, «что время монархий прошло» и выражал уверенность в том, «что американские народы никогда не допустят трона на всей своей территории». Незадолго до смерти в своем прощальном послании Боливар пишет, что никогда не запятнал свои мысли стремлением установить монархию [13, c. 65].

И.Р.Григулевич верно подчеркивает: «Какова была политическая программа С.Боливара Она заключалась в приверженности к республиканской форме правления, при которой верховная власть принадлежит конгрессу (парламенту)» [5, c. 16].

Подобной точки зрения придерживается и А.Ф. Шульговский: «Да, Боливар был убежденным республиканцем. Но суть его республиканизма нельзя понять, если не уяснить социально-философского смысла его взглядов. Бесспорно, что во многом они формировались под влиянием идей Жан-Жака Руссо. К ним обращался Боливар, защищая и обосновывая свои взгляды на государственное устройство молодых латиноамериканских государств, на пути и средства достижения всеобщего счастья и социальной гармонии».

Таким образом, передовая часть патриотов поддержала идею республики, а конституции молодых независимых государств закрепили в своих статьях республику в качестве формы правления.

«Пример США, — отмечает О.А.Жидков, — которые в рамках республиканского строя примирили классовые интересы рабовладельцев и буржуазии, порождал республиканские настроения не только у радикальной интеллигенции и народных масс, но и у части помещичьих слоев, рассчитывающих добиться влияния в новых республиках. Им был уже хорошо известен механизм отстранения трудящихся от выборов и иной политической деятельности в «демократических республиках». Неудивительно, что в период становления независимых государств республиканизм оказался господствующей доктриной» [7, c. 80].

Важное место в политической программе С. Боливара и других руководителей войны за независимость занимал вопрос о государственном устройстве. Миранда, Сан Мартин, Боливар и другие лидеры патриотов отстаивали создание крупных централизованных государств. Унитарное государство, по их убеждению, было необходимым условием для завоевания и защиты независимости, проведения социально-экономических преобразований и дальнейшего прогресса свободных наций. В Венесуэле в период обсуждения конституции 1811 г. Миранда, Боливар, Муньос Тебар от лица централистов выступали против копирования североамериканской федеральной системы.

Наиболее последовательным унитаристом был Боливар, который постоянно и резко высказывался против федерации [21, c. 103]. По мысли Боливара самой совершенной государственной формой является та, «которая дает наибольшую сумму возможного счастья, наибольшую сумму социальной безопасности и наибольшую сумму политической стабильности». Такой формой, по его мнению, являлась унитарная республика. Он считал, что только незнание исторической и социальной среды привело к введению федеративной формы в Первой венесуэльской республике, что являлось одной из причин ее поражения. Государственная форма должна соответствовать «характеру и опыту народа», «его обычаям» и «историческим традициям». По мнению Боливара, «дух законов» свидетельствует о том, что законы должны быть рождены тем Народом, который им подчиняется; что только в чрезвычайно редких случаях законы одной страны пригодны для другой; что законы должны соответствовать физическим условиям страны, ее климату, свойствам ее земли, ее местонахождению, величине, особенностям жизни народа; что законы должны отражать ту степень Свободы, какую допускает Конституция; учитывать религию жителей, их склонности, их жизненный уровень, их численность, род деятельности, обычаи, воспитание! Вот каким кодексом нам следует руководствоваться, а не Кодексом Вашингтона! Никогда не надо забывать, что преимущество того или иного правления состоит не в его теории, его форме или его механизме, а в том, что насколько оно соответствует природе и характеру Народа, для которого оно предназначено» и в тот период было бессмысленно управлять Венесуэлой с помощью североамериканской федеральной системы, так как это равносильно тому, что применить к Испании британские либеральные институты. Государственные учреждения нельзя выдумать или заимствовать, правительство должно быть собственно американским институтом, а не копией заграничных моделей [29, c. 133], то есть по существу он понимал под этим необходимость учета конкретных условий Латинской Америки, национальных особенностей, своеобразие этнического состава и т.д.

Даже некоторые североамериканские деятели той поры также предостерегали латиноамериканцев от прямого копирования федеральной модели США. Так, известный юрист Брэкенридж в 1819 г. предупреждал, что прямой перенос конституционного опыта и институтов США на латиноамериканскую почву невозможен. Тем не менее, многие североамериканские энтузиасты латиноамериканской независимости такие, как посланник США в Буэнос-Айресе и Чили Уильям Уортингтон, посланник в Перу Сэмюэль Ларнед (1788-1846), колонизатор Техаса Стивен Остин и др., увлекались составлением для молодых государств Латинской Америки различных проектов конституций, основанных, естественно, по образу и подобию федеральной конституции США. Редактор «North American Review» Джаред Спаркс, предпринявший масштабный системный проект по ознакомлению читателей с Испанской Америкой, одобрял централизм Великой Колумбии и часто высказывал сомнения в стабильности и прочности федерации в Мексике, хотя, конечно, как и все североамериканцы, считал федеральное устройство США самым совершенным в мире.

Редактор колумбийского «El Constitucional» Леандро де Миранда, сын Предтечи независимости, сомневался в возможности реализовать федеральную модель в своей стране: «Мы недостаточно республиканцы для такой красивой системы: большинство великих мужей Революции выросли в военной среде. Главную роль в событиях играл меч, а не перо. Однако, привыкших командовать трудно научить подчиняться». Спаркс в своем ответе Л. Миранде соглашается с ним, но высказывает надежду, что через десять лет привычки военных вождей изменятся и будет открыт «путь для республиканской системы в ее более полном смысле» [18, c. 20.].

Многие деятели освободительной борьбы поддерживали идею федеративного устройства молодых республик. Руководители федералистов выступали против создания централизованных государств, отстаивали сильную автономию провинций. Сторонники федерации Устарис, Россио, Пенялвер и другие, выступая на конгрессе Венесуэлы в 1811 году, доказывали, что федерация «в наибольшей степени отвечает счастью человека в обществе, а также наиболее полно отражает права и обязанности гражданина», а известный лидер федералистов Буэнос Айреса церковник Фунес считал, что только федерализм, который он рассматривал как “счастливую форму патриотического лагеря и создавало в молодых государствах атмосферу нестабильности, анархии и беспорядка [7, c. 83]. Подчеркивая неразрывную связь федеративного государственного устройства и сепаратистских устремлений каудильо, Гандия пишет, что «каудилизм и федерализм едины в своем действии и доктрине». Эта форма государственного устройства, которую историк-марксист Л.Пасо квалифицирует как «феодальный федерализм», отражала “социально-экономические конфликты, уходящие своими истоками в колониальное общество” [12, c. 14]. Борьба между федералистами и унитаристами повлекла за собой отрицательные последствия для Латинской Америки, она породила сложные государственно-правовые проблемы, которые сохраняют свою актуальность и в настоящее время. В тех сложных условиях федеративная система, с присущей ей разобщенностью провинций, часто являлась препятствием для консолидации молодых государств.

Многие латиноамериканские лидеры допускали федерацию только как форму объединения всех бывших испанских колоний. Действительно ли новые государства должны объединиться и унаследовать все прежние колониальные территории Возможно ли создание единого государства хотя бы в составе бывших испанских колоний Эти вопросы требовали своего решения. К тому же опыт более ранней национальной революции – Войны за независимость в Северной Америке (1775-1783 гг.) убедительно показал латиноамериканским лидерам, что успешно отстоять и укрепить свою независимость бывшие английские колонии смогли благодаря объединению в Соединенные Штаты Америки. Это прекрасно понимали многие деятели освободительной борьбы в Латинской Америке. Тем более, что, как казалось тогда этим патриотам, условия Испанской Америки принципиально не отличались от условий США: они имели общую историю, язык, территорию, религию, нравы и т.д.

Идею создания всеамериканской федерации еще до начала войны за независимость выдвинул и широко пропагандировал Миранда. Он представлял себе дальнейшую историю Испанской Америки, как историю единого латиноамериканского государства — Великой Колумбии [21, c. 37].

В Венесуэле необходимость объединения доказывали А.Пауль, Х.Ф.Устарис, Х.К.Мадарьяга и Россио, который обосновывал проект создания единого американского государства на положениях Библии. В Мексике Таламантес пропагандировал идею союза всех латиноамериканских колоний, включая Филиппины.

Поддержали эту идею многие видные руководители войны за независимость — Сан Мартин, Бельграно, О’Хиггинс и другие. Но наиболее полно и всесторонне идея союза бывших испанских колоний получила в проектах Боливара. Взяв за основу многие идеи Миранды, он создал оригинальный план континентальной федерации, разработал для нее проект конституции и начал осуществление своих замыслов на практике. Парра-Перес отмечает, что «Боливар по праву является апостолом американской солидарности», поскольку лозунг «Америка для американцев» был выдвинут им на 10 лет раньше, чем президентом Соединенных Штатов Монро [20, c. 94]. Касаясь понятия «Родины», Боливар с одной стороны, как и большинство деятелей войны за независимость, говорил о «родной земле», «земле рождения», с другой стороны, развивая идею континентальной солидарности, он считал, что «родина — это Америка». «У всех американцев, — подчеркивал Боливар, — должна быть только одна родина» [16, c. 29]. Континентальная федерация, по мнению Боливара, по своей сути противоположна федерации национальной. Первая «является союзом силы больших масс, в то время как вторая является разделением силы одной из этих масс на маленькие части». Это подчеркивалось и его отношением к понятиям «федерация», «конфедерация», «союз». Например, говоря об альянсе между Колумбией, Боливией и Перу, который мог стать началом единства всей Америки, Боливар заявлял о предпочтительности слова «союз», а не «федерация», подчеркивая именно объединительный аспект [32, c. 142].

Глава 2. Национально-освободительное движение в Латинской Америки

2.1 Основные аспекты и роль Симона Боливара

Боливар считал, что объединение молодых республик необходимо не только в силу исторических причин (единая история, язык, религия, обычай и т.д.), но и социально-политических: единство позволит укрепить порядок и избежать хаоса, объединить силы перед лицом европейских держав и США и повысить международный авторитет свободной Америки. Он рисует впечатляющую картину будущего колосса, каким станет объединенная в конфедерацию Америка – могущественная держава, способная, по его мнению, сообщить революционный дух народам Азии и Африки, чтобы свергнуть иго рабства, которое Европа навязала тогда всему миру. Он мечтает даже о всемирной федерации, в которой полностью восторжествуют революционные принципы [27, c. 81]. Усилиями Боливара был осуществлен проект создания Великой Колумбии; в 1819 г. конгресс в Ангостуре провозгласил новую республику в составе Венесуэлы, Новой Гренады и Эквадора. Идею союза Венесуэлы и Новой Гранады впервые С. Боливар высказал в «Картахенском манифесте», в котором он указал, что для успехов дела освобождения и «безопасности Новой Гранады необходимо вернуть Каракас», изгнать испанцев из Венесуэлы, которую он считал «колыбелью колумбийской независимости» [2, c. 27]. После поражениия Первой республики в Венесуэле, Боливар в знаменитом «Письме с Ямайки», рисуя перспективы войны за независимость, вновь обращается к идеи объединения двух стран – Венесуэлы и Новой Гранады, предлагая назвать новое государство Республикой Колумбия [2, c. 62]. Боливар предпринял практические шаги для создания Великой Колумбии еще в ходе освободительной войны. Уже в феврале 1819 г. в г. Ангостура по инициативе Боливара был созван Национальный конгресс Венесуэлы, который рринял конституцию Республики Венесуэла в августе того же года. Освобождение Новой Гранады шло быстрыми темпами, что позволило Боливару ускорить принятие решения об объединении двух республик. Конгресс Ангостуры 17 декабря 1819 года провозгласил в присутствии новогранадских представителей о создании нового государства – Республики Колумбия, в состав которой вошли бывшее генерал-капитанство Венесуэла и вице королевство Новая Гранада. Одновременно была принята конституция – «Основной закон Республики Колумбия» [31, c. 92.]. Предполагалось, что столицей нового государства станет специально построенный город Боливар. В соответствии с «Основным законом» Республика Колумбия являлась федерацией, которая делилась на три департамента: Венесуэлу, Кито и Кундинамарку со столицами в Каракасе, Кито и Боготе. Верховная исполнительная власть вверялась президенту, назначенному конгрессом, и его заместителю – вице-президенту.

В 1826 г. по инициативе Боливара в Панаме созывается панамаамериканский конгресс, который должен был закрепить окончательное объединение всех испаноамериканских республик. Политический организм, который предлагал Боливар, подчеркивает Парра-Перес, не имеет прецедентов и аналогий; он пытался выиграть 150 лет истории, стремясь к необходимому для Америки союзу [30, c. 101].

Но даже у С.Боливара, самого яркого сторонника латиноамериканского единства, после поражения первого этапа революции закрадывались сомнения в такой возможности: «Немыслимо, — отмечал он в знаменитом «Письме с Ямайки» в 1815 г., — хотя и заманчиво сделать весь Новый Свет единой нацией, в которой одной нитью были бы связаны все части друг с другом и образовали бы одно целое. Все наши области имеют общее происхождение, один язык, одни и те же традиции и религию и, следовательно, должны были бы иметь одно единое правительство, которое объединяло бы в конфедерацию различные государства по мере их образования. Однако это невозможно, ибо разнообразные климатические условия, различная обстановка, противоположные интересы, несхожие характеры народов разделяют территории Америки. Как было бы чудесно, если бы Панамский перешеек стал для нас тем, чем был Коринф для греков! Может быть, в один прекрасный день мы созовем там державный конгресс представителей республик, королевств и империй, чтобы обсуждать важнейшие вопросы войны и мира с нациями трех других частей света. Такого рода объединение, возможно, будет создано когда-нибудь, в счастливую эпоху нашего возрождения» [24, c. 63].

Несмотря на сомнения, как только в освободительной борьбе наступил перелом в пользу латиноамериканских патриотов, Боливар горячо взялся за осуществление своей самой грандиозной мечты.

Уже в ходе Войны за независимость патриоты были связаны соглашениями для совместной борьбы с колонизаторами, а к концу войны стали появляться и первые организационные черты будущего здания конфедерации. В 1821 г. Боливар становится президентом нового независимого государства Колумбии, в состав которого вошли бывшее вице-королевство Новая Гранада и генерал-капитанство Венесуэла. В 1824 г. он же назначается верховным диктатором Перу, а в 1825 г. – пожизненным президентом Боливии (бывшее Верхнее Перу). Фактически он стал верховным руководителем трех крупных независимых государств. Это создавало реальную возможность для образования конфедерации, тем более, что такие призывы выражали и другие руководители в других частях Испанской Америки.

Как и мечтал Боливар, именно в г. Панаме в июне-июле 1826 г. прошли заседания объединенного конгресса. Правда, Чили, Парагвай, Восточный Берег и Аргентина не послали своих представителей на конгресс, но зато в его работе помимо Колумбии, Перу и Боливии приняли участие Мексика и Соединенные провинции Центральной Америки.

Конгресс принял важный документ – Договор «О постоянном союзе, лиге и конфедерации». В соответствии со ст.2 договора, целями конфедерации в составе названных государств были охрана суверенитета и независимости их от посягательств иностранных держав, а также содействие взаимопониманию между испано-американскими народами. Устанавливались размеры вооруженных сил, которые выделялись для совместной обороны каждым членом конфедерации. В ведение конфедерации передавались вопросы общего гражданства, процедура разрешения территориальных и иных споров, ликвидация рабства. Большие разногласия вызвал вопрос об учреждении верховного органа конфедерации, и данный пункт был исключен из текста договора. Фактически это был очередной и самый близкий шаг к созданию Соединенных Штатов Испанской, а возможно, и всей Латинской Америки. Но Панамский конгресс стал высшей точкой объединительных тенденций, вслед за которой начался быстрый откат центростремительных настроений. Одна только Колумбия ратифицировала договор из всех подписавших его государств, но и в ней началось сильное брожение и оппозиция против Боливара.

Сначала власть Боливара была ликвидирована в Перу, где вновь была восстановлена Конституция 1823 г., а президентом стал генерал Ла Мар. В 1828 г. в Боливии был свергнут, а по возвращении в Колумбию и убит соратник Боливара и победитель в битве при Аякучо генерал Сукре. Президентом Боливии был избран Санта Крус, а для закрепления независимости страны от Колумбии на ее территорию были введены перуанские войска, что послужило одним из поводов к колумбийско-перуанской войне 1828-1830 гг. И хотя Колумбия эту войну выиграла, предпринятые военные усилия и затраты способствовали ее собственному распаду на Венесуэлу во главе с президентом Х.А. Паэсом, Эквадор с президентом Х.Х. Флоресом и прежнюю Новую Гранаду, сохранившую наименование Колумбия. В 1830 г. Боливар подал в отставку с поста президента Колумбии, удалился в поместье Сан-Педро-де Алессандрино, где вскоре и умер. В своем последнем воззвании С. Боливар обращался к колумбийцам с просьбой сохранить Колумбийский союз: «Колумбийцы! Вы явились свидетелями усилий, какие я предпринял, дабы утвердить свободу там, где ранее царствовала тирания. Я трудился бескорыстно, пожертвовав своим состоянием и даже спокойствием. Я отошел от власти, будучи убежден, что вы не верите более в моё самоотречение. Мои враги, воспользовавшись вашей доверчивостью, попрали самое святое для меня: мою репутацию и мою любовь к свободе. Я стал жертвой моих гонителей, которые привели меня к краю могилы. Я прощаю их. Моя любовь к вам велит мне, прежде чем исчезнуть, изложить мою последнюю волю. Я не стремлюсь к иной славе, кроме укрепления Колумбии. Вы все должны трудиться ради Союза, этого бесценного блага: народ – подчиняясь действующему правительству, дабы избавиться от анархии; священнослужители – обращая к небу свои молитвы; военные – со шпагой в руке защищая общественные гарантии. Колумбийцы! Мои последние стремления направлены к счастью родины. Если благодаря моей смерти прекратится партийная борьба и окрепнет Союз, я спокойно сойду в могилу».

В других частях бывшей Испанской Америки ясно проявляются тенденции к государственно-территориальному распаду. Прежнее вице-королевство Рио-де-Ла-Плата развалилось на Парагвай (1811 г.), Аргентину (1861 г.), Боливию (1825 г.) и Уругвай, бывший Восточный Берег (1828 г.). Еще в 1823 г. из состава Мексиканской империи вышли и создали федеративное государство Соединенные провинции центральной Америки, которое, в свою очередь, в 1838-1841 гг. распалось на Гватемалу, Гондурас, Сальвадор, Никарагуа и Коста-Рику.

Проблема единства латиноамериканских государств и в наши дни находится в центре политической борьбы. И сегодня различные социально-политические силы (от реакционных до революционно-демократических) в том или ином виде ставят вопрос о единстве народов Латинской Америки. Поэтому небольшой экскурс в историю позволяет точнее и правильнее изучить и понять суть ведущихся дискуссий, аргументировано опровергать старые и исследовать новые варианты концепций.

Стремление к централизации, установлению «сильного правительства», способного, по мнению передовых руководителей войны за независимость, обеспечить порядок и стабильность в молодых республиках, служит для некоторых авторов поводом для объединения их в тоталитаризме, цезаризме и диктаторстве. Так, Гандия считает, что «якобинец» и «странный авантюрист» Ф.Миранда всегда был склонен к диктаторству [24, c. 418]. Г.Бульнес обвиняет Сан Мартина в стремлении к деспотической власти. Сампер отмечает, что «цезаризм» Боливара явился источником «казарменных режимов» нашего века, а сам Боливар «был основателем и главой школы диктатур, которая была так пагубна для Испано-Колумбии» [20, c. 180]. Известный реакционный историк А.Уртадо также упрекает Боливара в диктаторстве. В специально выделенной главе своей книги «Боливар – контрреволюционер» он утверждает, что «Освободитель превратился в тирана» [26, c. 12]. М.Ф. Пас-Cольдан подчеркивает, что целью боливара являлось достижение неограниченной власти. Мадарьяга обвиняет Боливара в «бонапартизме и в стремлении основать империю, чтобы господствовать в Южной Америке по типу «восточного деспота». Все эти попытки очернить память выдающихся деятелей освободительной борьбы направлены на то, чтобы преуменьшить значение их прогрессивных идей и деятельности, направленной на достижение независимости своих стран. Чтобы представить передовых лидеров как простых диктаторов, стремившихся только к личной выгоде и власти. Эти реакционные исследования пытаются зачеркнуть революционные традиции Латинской Америки.

Разрабатывая программу независимого развития молодых государств, наиболее радикальные лидеры освободительной борьбы приходили к выводу о необходимости проведения прогрессивных социально-экономических преобразований. Первой в ряду неотложных проблем стояла проблема рабства. Идальго, Морелос, Морено, Боливар и другие передовые руководители добивались отмены рабства. Они были знакомы с позицией Руссо, который развенчал идеи о «счастливом рабе», для которого предпочтительно находиться под властью «великодушного» хозяина. Руссо осуждал склонных к софистике политиков и интеллектуалов, которые придерживались подобных воззрений и настаивал, что первое из естественных прав человека – свобода: «Они приписывают естественную склонность к рабству… они не задумываются над тем, что со свободой дело обстоит так же, как с невинностью и добродетелью, цену которым ощущаешь, лишь пока ими обладаешь, и вкус к которым утрачиваешь, едва их теряешь» [31, c. 164]. И далее Руссо приводит в качестве доказательства опыт свободных народов, которые разбили оковы рабства и защитили себя от деспотизма: «Я знаю, что (те, кто отказался от свободы) не устают превозносить мир и спокойствие, которыми они наслаждаются в оковах… Но когда я вижу, что другие жертвуют удовольствиями, покоем, богатством, властью и даже самою жизнью, чтобы сохранить только это достояние, к которому с таким пренебрежением относятся те, кто его потерял… когда я вижу, как толпы совершенно нагих дикарей презирают наслаждения европейцев и не обращают внимания на голод, огонь, железо и смерть, чтобы сохранить свою независимость, я понимаю, что не рабам пристало рассуждать о свободе». Спустя сорок лет, защищая Французскую революцию от тех, кто считал, что народные массы еще не готовы к свободе, сходные мысли высказал Кант. Он отрицал идею, что люди «пока еще не созрели для свободы». «Но, если исходить из подобных предположений, свобода никогда и не наступит, ибо для нее нельзя созреть, если предварительно не ввести людей в условия свободы (надо быть свободным, чтобы иметь возможность целесообразно пользоваться своими силами на свободе)… Но превращать в принцип то положение, что для подчиненных им (властям – М.Ф.) людей свобода вообще не годится и поэтому справедливо постоянно отдалять их от нее, — это уже вторжение в сферу власти самого Божества, которое создало человека для свободы» [27]. В. фон Гумбольдт за несколько лет до Канта также отстаивал идею, что свобода и выбор – это естественные и неотъемлемые условия самореализации человека: «Ничто не готовит к свободе так как сама свобода. Эту истину, похоже, не осознают люди, которые столь часто используют «незрелость», как аргумент в пользу продолжающегося угнетения, однако, по моему мнению, она напрямую вытекает из самой человеческой природы. Неготовность к свободе может вытекать лишь из нехватки моральной и интеллектуальной силы. Единственный путь – развивать ее, но для этого изначально надобна свобода, которая возбуждает самостоятельную активность…». Как считал Гумбольдт, те, кто этого не понимает, — «видимо, не понимают человеческой природы вообще и желают превратить людей в машины» [25, c. 18]. Такие идеи были близки латиноамериканским деятелям и лидерам войны за независимость.

Рабство, указывал Боливар, не имеет правовой основы, так как противоречит таким неотъемлемым правам человека, как свобода и равенство. Но патриоты понимали, что одними декретами и декларациями отмены рабства не добьешься: необходима была специальная система социально-экономических мер, образования и воспитания, направленная на ликвидацию пережитков рабства. «Свобода народов, — отмечал Морено, — состоит не в словах и должна существовать не только на бумаге. Любой деспот может обязать своих рабов петь гимны свободе, и этот машинальный гимн очень сравним с цепями и угнетением тех, кто его запевает» [22, c. 64]. Среди необходимых мероприятий, способных, по мнению латиноамериканских лидеров, ускорить ликвидацию последствий рабства, большая роль отводилась образованию. «Рабство – дочь невежества», — повторял Боливар. В письме к английскому философу Бентаму Боливар особо выделяет его предложения о способах ликвидации этих пережитков: «К несчастью тяжесть рабства гасит души и приводит их в состояние, недостойное свободы. Поэтому такого внимания заслуживает культивирование наук, о которых вы мне говорите, чтобы человек даже в оковах смог бы осознать, что имеет права». Отсюда и такое большое внимание вопросам образования, морали и т.п., которое уделяли в конституционных проектах и других документах лидеры освободительной борьбы.

Провозглашая «абсолютную свободу рабов, которые стонали под испанским игом три прошедших века», Боливар напоминает новым гражданам об их долге защищать родину, которая дала им свободу. Но в начале Боливар не добился желаемого результата. Рабы были настолько забиты и запуганы своими хозяевами, что боялись выступать на стороне патриотов. Особенно реакционную роль сыграла в этом отношении католическая церковь.

Священники, наживаясь наряду с колониальными властями на рабском труде, оправдывали рабство ссылками на «божественное проведение» и внушали своей пастве, что в рядах патриотов находятся одни бандиты, еретики и неверные, грозили карой «господней» всем, кто посмеет их ослушаться и примкнуть к патриотам. Боливар сам отмечал неудовлетворительный итог своих декретов: «Я провозгласил абсолютную свободу рабов. Но тирания испанцев поставила их в такое состояние глупости и внушила в их души такое огромное чувство страха, что они потеряли даже желание быть свободными! Многие из них последовали за испанцами или сели на корабли англичан, которые продали их в соседние колонии». Отмечая небольшое число рабов, которые в первый период добровольно вступили в армию патриотов, Боливар с горечью восклицал: «Справедливо ли, что за освобождение рабов умирают только свободные!.» [16, c. 25].

«Боливар предпринимал и практические шаги для ликвидации рабства. Согласно планам Боливара, — вспоминал генерал Паэс в своих мемуарах, — после изгнания испанцев с Кубы все обитатели этого острова, а также жители Пуэрто-Рико должны стать свободными без всякого исключения, в том числе и несчастные африканцы».

Однако Боливар встретил сильное сопротивление своим планам полного освобождения рабов. Из его проектов законов, предложений выхолащивалось революционное содержание, условия освобождения рабов часто обставляешь столь многочисленными казуистическими оговорками, что практически сводились на нет.

Тем не менее Боливар вновь и вновь настаивает на полном запрещении этого института. На конгрессе в Ангостуре в 1819 г. он потребовал вначале утвердить декрет об отмене рабства, считая его самым важным среди обсуждавшихся документов. Говоря о своем проекте конституции 1826 г. для Боливии, он подчеркивал, что «сохранил нетронутым закон законов – равенство: без него умирают все гарантии, все права. Ему должны мы принести жертвы. К его стопам я бросил покрытое унижением позорное рабство». Но и в 1828 г. Боливар с сожалением говорит «о состоянии рабства, в котором еще находится народ Колумбии» [16].

Стремление передовых руководителей войны за независимость покончить с рабством не увенчалось полным успехом во всех латиноамериканских странах. Однако сама постановка данного вопроса, попытка ликвидировать. По словам К. Маркса, самую бесстыдную форму порабощения человека [6, С. 33], имела в тот период несомненно прогрессивное, революционное значение. Вместе с индейцами и другими патриотическими силами рабы внесли свой вклад в освободительную борьбу латиноамериканских народов. Эта борьба привела к тому, что в большинстве стран Латинской Америки, гораздо раньше чем в США было провозглашено освобождение рабов, что нашло свое закрепление во многих конституциях исследуемого периода.

Отношение С.Боливара к религии менялось на протяжении его жизни. В годы войны за независимость Боливар сурово осуждал и преследовал тех священнослужителей, которые выступали на стороне Испании, разжигая религиозный фанатизм масс и направлял его против патриотов.

Он не останавливался, когда это было нужно для победы, перед реквизицией церковного имущества. В то же время он стремился привлечь на свою сторону церковных иерархов, понимая, что в некоторых случаях народные массы вступают в освободительную борьбу под религиозными лозунгами. Он приводил пример Мексики, где освободительную борьбу возглавил священник Морелос: «Таким образом, — делал вывод Боливар, — произошло слияние политического энтузиазма с религией, что еще больше воспламеняло людей на борьбу за священное дело свободы». Аргументируя свое обращение к религии, Боливар подчеркивал, что основной причиной этого являлось стремление с ее помощью зажечь свободолюбивым духом массы, использовав его в интересах упрочнения независимости родины, ее счастья. Ни в коей мере Боливар не собирался устраняться от осуществления но в то же время он с не меньшей решимостью говорил об опасности пардократии (так он называл власть цветного населения — мулатов и метисов социальных реформ в интересах обездоленных и бесправных низов. В конце жизни он особенно настойчиво отстаивал свою приверженность к демократическому учению Руссо о равенстве, свободе.

Боливар рeшительно выступал против всех форм расизма. Он вскрыл социальный характер альбократии (так он называл власть белых над индейцами). Первые латиноамериканские конституции, как правило, разрабатывались при активном участии клерикалов, что наложило, естественно, отпечаток на их содержание. Главная же причина появления конституционных норм о государственной религии, на наш взгляд, заключалось в том, что пришедшая к власти в результате войны за независимость креольская помещичье-клерикальная элита стремилась использовать влияние церкви и всю мощь религиозных «средств оглупления народа», чтобы держать народные массы в покорности. Впервые католическая религия получает свое конституционное закрепление в качестве официальной религии государства в конституции Венесуэлы 1811 г., которая стала примером в решении этого вопроса для многих последующих латиноамериканских конституций. Первая статья конституции декларировала, что «католическая, римская, апостольская религия является религией государства и единственной и исключительной религией Венесуэлы», а защита ее чистоты и нерушимости являлась «одной из первых обязанностей народного представительства, которое никогда не разрешит на всей территории конфедерации какой-либо другой публичный или частный культ, или доктрину, противоречащую доктрине Иисуса Христа».

Вслед за венесуэльской конституцией положение о государственной католической религии было закреплено большинством конституций исследуемого периода. В других странах Латинской Америки в исследуемый период также предпринимались попытки закрепить конституционное положение о веротерпимости. Например, принятая в 1821 г. конституция Великой Колумбии не содержала статей, посвященных государственной религии, в чем выразилось влияние Боливара и его сторонников. По мнению колумбийского профессора Р. Варгаса, положительная черта конституции состояла именно в том, что она «ни в одной главе не касается религии – вопроса, внутренне далекого от конституционного регулирования», в чем отразился «определенный прогресс конституционной науки нашей страны»и ее «практический дух» [27, c. 61].

В проекте конституции Боливии, разработанном в 1826 году Боливаром, как уже отмечалось, также отсутствовали статьи о религии. Однако, конгресс не принял предложение Боливара и закрепил в конституции обычную норму: «Католическая, апостольская, римская религия является религией государства, исключая любой другой публичный культ. Правительство защищает ее и заставляет уважать, признавая принцип, что нет человеческой власти над совестью» (ст.6). В этом пункте конгресс явно вступал в противоречие с самим собой, так как, с одной стороны, закреплял определенную государственную религию, обязательную для всех граждан, а, с другой стороны, провозглашал, что нет «человеческой власти над совестью». Венесуэльская конституция 1830 г. также обходила молчанием вопрос о религии, что вызвало резкие протесты церковников во главе со ставленником президента Паэса, в прошлом его соратником по освободительной борьбе, архиепископом Мендесом. Церковники потребовали объявления католической религии государственной, угрожая в противном случае не присягать конституции. Паэс отказался уступить в этом вопросе и выслал Мендеса и его сторонников, которые не присягнули на верность конституции. Но, в исследуемый период такие попытки ограничения влияния церкви, закрепления в конституционных нормах положений о веротерпимости были редкими и робкими и представляли, скорее, исключения из правил. Руководители войны за независимость, а в дальнейшем и президенты молодых независимых латиноамериканских республик не были достаточно решительны и последовательны в своей борьбе за подчинение церкви государству. Они не решились на секуляризацию всего церковного имущества, на резкое ограничение вмешательства церкви в политику. Таким образом, проблема взаимоотношения между государством и церковью не получила своего окончательного конституционного решения в исследуемый период.

2.2 Историческое влияние Боливара на первые латиноамериканские конституции

Рассуждая о различных сторонах деятельности государства, о разграничении функций государственных органов, многие руководители освободительной войны и лидеры молодых независимых государств Латинской Америки обращали особое внимание на теорию разделения властей.

Первые латиноамериканские конституции, принятые в период войны за независимость (1810-1826 гг.) и после ее окончания, были построены в соответствии с принципом разделения властей. Большинство руководителей освободительной борьбы рассматривали этот принцип как один из основных принципов народной, представительной формы правления, как особую гарантию от злоупотребления властей.

Еще в 1810 г. на заседании Временной хунты идеолог Майской революции в Буэнос-Айресе М.Морено утверждал, ссылаясь при этом на легендарного древнегреческого законодателя Ликурга, что «священный принцип разделения властей был единственным средством удержать магистраты» в рамках своих полномочий [32, c. 7]. При разработке конституции Аргентины 1819 г. депутаты конгресса единодушно высказались за принцип разделения властей, который, по их убеждению, поможет лучше «уравновесить» власти государства и «обеспечит в дальнейшем будущее нации» [31, c. 54] Мексиканский конгресс 14 июня 1814 г. провозгласил, что принцип разделения властей должен свято соблюдаться и любое их совмещение «запрещается как принцип тирании» [35, c. 434]. В «Основах политической конституции Перуанской республики», обнародованных в Лиме 17 декабря 1822 г., в ст.10 говорилось, что «самым необходимым принципом для установления и сохранения свободы является принцип разделения трех основных функций национальной власти» [20, c. 43].

В некоторых конституциях прямо не говорилось о разделении властей, то есть не было статьи, специально посвященной этому принципу, однако сами конституции строились в соответствии с ним.

Однако уже в первых конституциях Латинской Америки просматриваются своеобразные подходы руководителей войны за независимость и видных деятелей периода становления латиноамериканского конституционализма к пониманию данного принципа и его закреплению в первых конституциях.

Так, конституция Перу 1823 г. предусматривала 5 властей: Избирательную (Разд.П), Законодательную (Разд.П, гл.Ш), Исполнительную (Разд.П, гл.У), Судебную (Разд.П, гл.УШ) и Муниципальную (Разд.П, гл.Х), а конституция Боливии 1826 г. добавила к трем традиционным властям Избирательную власть (ст.8).

Латиноамериканские исследователи, как правило, считают, что принцип разделения властей – это результат влияния на латиноамериканский конституционализм идей французских и североамериканских просветителей и буржуазных конституций США и Франции [32, c. 77]. «Разделение властей в Испании, — подчеркивал парагвайский юрист Ф.Пайва, — было очень мало известно и еще меньше применялось» [19, c. 54]. Однако, следует отметить, что элементы этого принципа просматривались уже в средневековом праве Испании, особенно в периоды усиления борьбы между древними испанскими кортесами и стремившимися к абсолютизму королями. Тенденция ограничивать королевскую власть, по словам К.Маркса, «вела свое происхождение от древних фуэрос Испании». Так, например, продолжает К.Маркс, «отделение судебной власти от исполнительной, установленное Кадисскими кортесами, еще в ХУШ веке было предметом требований наиболее просвещенных государственных деятелей Испании» [6, с. 46]. Эти положения испанской правовой мысли были, конечно, в известной мере знакомы руководителям латиноамериканского освободительного движения, но сам принцип разделения властей понимался ими по-разному.

Большинство патриотов считало, что разделение властей является основой правления независимых республик и базой всего конституционного механизма. Некоторые исходили из классической теории Монтескье, рассматривая этот принцип как гарантию свободы личности, стабильности государства и устранения деспотической власти. Другие видели в нем возможность создания системы «сдержек и противовесов», которая обеспечила бы необходимый минимум демократических свобод и разумное соотношение между органами государства.

Тем не менее, латиноамериканский конституционализм внес определенное своеобразие в классический принцип разделения властей. Например, Боливар в конституционном проекте 1819 г., наряду с тремя традиционными властями, предложил создать еще одну власть – Моральную, которой он отводил большую роль в деле этического совершенствования нации. Моральная власть осуществлялась специальным органом – Ареопагом, состоявшим из двух палат: Палаты морали и Палаты образования, в каждую из которых входило 20 членов. Палата морали должна была наблюдать за состоянием морали в республике, за соблюдением добрых обычаев и нравов, а Палата образования уполномочивалась следить за правильным «физическим и моральным воспитанием детей со дня их рождения до 12 летнего возраста». Как видим, Моральная власть, рекомендованная Боливаром для Венесуэлы, наделялась своеобразными полномочиями, которые резко контрастировали с обычными для того времени требованиями к организации и функциям государственных органов.

В латиноамериканской литературе не прекращаются споры по поводу источников Моральной власти Боливара, действительных целей, которые он преследовал ее созданием, возможности ее организации на практике в тех условиях. По мнению Сальседо Бастардо, Моральная власть Боливара не имеет прецедентов в мировой культуре, она подчеркивает идеализм Боливара, так как в этом вопросе «он, собственно, больше поет, чем политик» [43, c. 240]. К.Парра-Перес считает, что идею создания подобного органа Боливару подсказали проекты Ф.Миранды 1808 г., в которых тот предлагал институт цензоров по «наблюдению за народным образованием и охраной добрых нравов», а также теория Руссо о естественной и «светской» религии. В этой власти, отмечает К.Парра-Перес, проявился идеализм Боливара, который являлся «запоздалым апостолом древнего мира. На заре Возрождения он был бы Савонаролой, организуя милицию для охраны обычаев и нравов» [41, c. 53]. Х.Фортул пишет, что «когда речь идет о перспективах развития республики, Боливар уже не является твердым воином и несгибаемым диктатором; он сторонник прекрасных концепций, певец и защитник республики, существующей пока только в его мыслях, потому он рисует фантастические картины будущего» [23, c. 223]. А.Ф.Брисе заявляет, что Моральная власть «была одним из лучших конституционных созданий Боливара» [18, c. 279]. Напротив, М. Андрэ считает, что Боливар создал худший из институтов насилия, который открывает путь подкупам, вероломству, лести и лицемерию, а моральные санкции которого неизбежно переросли бы «в самую жестокую тиранию», хотя Боливар действовал «с самыми лучшими в мире намерениями». Он надеялся с его помощью выйти на путь прогресса, а в действительности находился на пути регресса, так как смотрел не в будущее, а в прошлое, не замечая последних «завоеваний, которых достиг современный мир в области управления нациями». Источник этой власти Боливар мог найти, по мнению М.Андрэ, не только в древности, но и гораздо ближе по времени и месту – в некоторых европейских городах-государствах и в империи Инков [14, c. 171].

Сам Боливар так охарактеризовал источники Моральной власти: «Мы возьмем у Афин его Ареопаг и их хранителей обычаев и законов; мы возьмем у Рима его цензоров и его суды и, сотворив святой альянс из этих институтов нравственности, возродим в мире на новой основе идею Народа, который не довольствуется только тем, что свободен, а хочет быть высоконравственным. Возьмем у Спарты ее суровую систему воспитания и, формируя из этих трех первоисточников один источник нравственных добродетелей, дадим нашей Республике четвертую власть, в ведении которой будут находиться детство и сердца людей, дух народа, добрые обычаи и республиканская мораль» [38, c. 228]. Боливар считал, что предложенный им ареопаг должен был заботиться прежде всего о воспитании детей, о национальном образовании, он должен был бы очистить Республику от всякой скверны, пресекал бы проявления неблагодарности, эгоизма и равнодушия к Родине, лености и беспечности граждан; в зародыше искоренял бы коррупцию и пагубные задатки и, формируя добрые традиции, подвергал бы виновных нравственным наказаниям, подобно тому как закон карает преступников. Боливар полагал, что наказывать следует не только за несоблюдение законов, но и за их извращение; не только за их подрыв, но и за их необоснованную критику; не только за нарушение Конституции, но и за неуважение к обществу. Поэтому юрисдикция этого, по мнению Боливара, «поистине священного трибунала» должна быть действенной в отношении воспитания и образования, и лишь рекомендательной в отношении приговоров и наказаний. А его анналы или реестры, где должны быть отражены его деяния или суждения, моральные принципы и поступки граждан, должны стать документами, отражающими пороки и добродетели, документами, с которыми будут знакомиться люди во время выборов, магистраты для принятия решений и судьи для вынесения приговоров. «Подобный институт, — подчеркивал Боливар, — хотя он и кажется химерическим, имеет неизмеримо больше прав на существование, нежели те учреждения, которые были созданы кое-где законодательной властью в прошлом и настоящем и принесли мало пользы роду человеческому». Исходя из данных постулатов, Боливар всячески подчеркивает необходимость гармоничной связи между властями Республики: «Проводя четкое разграничение полномочий законодательной и исполнительной власти, я ставил своей задачей не размежевание, а их гармоничную связь, рожденную независимостью; связь высших властей, длительная вражда между которыми всегда приводила к поражению одной из сторон. Если я желаю наградить исполнительную власть большими полномочиями, чем она имела раньше, я делаю это не ради того, чтобы породить всесильного деспота, который тиранил бы Республику, а для того, чтобы помешать преднамеренному деспотизму многих стать первым шагом в ряду дальнейших нежеланных превращений, когда деспотия приводит к анархии, анархия затем сменяется олигархическим режимом, а последний – монархическим». Этой гармоничной связи должен служить и принцип независимости судей и гарантии гражданских свобод, без которых остальные сводятся на нет. Настаивая на своем предложении, Боливар вновь и вновь подчеркивает глубокие исторические корни предлагаемого им института: «Обдумывая наиболее действенный способ изменения нашего бытия и традиций, доставшихся нам в наследство от тирании и войны, я отважился на то, чтобы предложить вам создать Моральную Власть, корни которой уходят в глубокую древность и в забытые законы, одно время служившие истоками высокой нравственности среди греков и римлян. Моя мысль, конечно, может быть принята за наивную мечту, но она осуществима, и я льщу себя надеждой, что вы удостоите вниманием идею, которая, будучи подкрепленной опытом и знаниями, может принести очень большую пользу» [15, c. 248]. Дебаты на конгрессе в Ангостуре показали, что большинство депутатов не поддерживают предложения Боливара. Одним его идеи казались слишком «химерическими», для других же, воспитанных на принципах «классического либерализма», было неприемлемо столь целенаправленное и широкое вмешательство государства в жизнь общества. Некоторые депутаты выступали за то, чтобы народы Южной Америки все больше ориентировались на государственные институты США. Другие на словах поддерживали предложенную Боливаром модель разделения властей, но на деле трактовали его идеи в духе авторитарного патернализма. Конгресс Ангостуры, подводя результаты дискуссии по поводу Моральной власти, на своем заседании 23 июля 1819 г. так оценивал предложение Боливара: «Моральная власть, установленная в проекте конституции представленном генералом Боливаром как Верховным главой республики на открытии Конгресса, была принята одними делегатами как самая счастливая и насущная идея для совершенствования общественных институтов. Другими – как моральная инквизиция, не менее пагубная и не менее страшная, чем религиозная. И всеми – как очень трудная для учреждения, а в настоящее время абсолютно неосуществимая» [50, c. 283]. Было принято решение включить положения о Моральной власти в качестве приложения к конституции, полнее изучить и собрать необходимые факты, а также обратиться к политическим деятелям и теоретикам других стран с просьбой высказать свое мнение по поводу нового института. Таким образом Конгресс не принял план Боливара.

В отечественной литературе идеи Боливара о Моральной власти оцениваются, как правило, с учетом стремления Боливара установить в молодых республиках стабильные режимы и сильные централизованные государства. Так, И.Р. Григулевич отмечал: «Идея С. Боливара найти нечто среднее между крайностями, чтобы обеспечить стабильность нового порядка в Испанской Америке, привела его к мысли о необходимости пожизненного поста президента и о создании третьей палаты – «моральной власти» — из наследственных членов, что он пытался воплотить в боливийской и других конституциях. Однако эти попытки привели только к тому, что его обвинили в стремлении протащить монархический режим под другим названием. Они были нежизненны и отвергались законодателями. Это была одна из причин, приведших в конце концов к политической изоляции и отставке Боливара, за которой вскоре последовала смерть» [25, с. 16]. По мнению А.Ф. Шульговского, идеи Боливара о создании особых институтов «моральной власти» должны были стать фундаментом сильного централизованного и просвещенного государства, основанного на принципах ассоциации. Их воплощение он видел в таком общественном строе, который объединял бы не атомизированных индивидуумов, исповедующих культ «абсолютной свободы», а людей, наделенных высокими патриотическими идеалами, строящих свои отношения на основе благородных моральных принципов. Такому общественному строю должно было соответствовать, оригинальное по своим целям и структуре государство. Поэтому Боливар выдвинул идею создания, помимо классического разделения трех властей, особых институтов «моральной власти». Они должны были состоять из двух палат – «Палата по вопросам морали» и «Палата по вопросам общественного образования». Первая палата наделялась чрезвычайно широкими полномочиями. В ее компетенцию входил по сути дела контроль над действиями как исполнительной, так и законодательной власти. Если палата приходила к выводу о том, что эти власти нарушают моральные и этические принципы республики, то она имела право потребовать их замены: «В самой идеи создания такой палаты была заложена столь дорогая Боливару мысль о преобладании общего блага над частными и индивидуальными интересами», «о социальном равенстве как основе основ справедливого государственного устройства». «Собственно говоря, и в ту государственную сферу, где казалось бы, безраздельно господствует буржуазно-либеральный принцип классического разделения властей, Боливар стремился внести дух своих «моральных институтов». В этом плане надо оценивать идею Боливара о создании наследственного сената, учреждении поста пожизненного президента» [12, с. 217].

Вторая палата «Палата по вопросам общественного образования» также была весьма оригинальным институтом, не имеющим исторических аналогов. В ее обязанности входило наблюдение за физическим, умственным и моральным воспитанием детей, вплоть до достижения ими 12-летнего возраста. В этом проявилось стремление Боливара ввести всеобщее обязательное образование. По мысли Боливара, палата кроме всего отмеченного, должна была следить за воспитанием молодежи «в духе понимания прав и обязанностей человека и гражданина» [33, c. 432]. Известно, что многосторонняя деятельность Боливара в области народного образования не прекращалась даже в разгар освободительных кампаний. Очень четко основные идеи Боливара по вопросам народного образования были сформулированы в первой части декрета, изданного им в конце 1825 г. о назначении Симона Родригеса генеральным директором по делам общественного образования во вновь созданном государстве Боливии:

1. Первейшей обязанностью правительства является предоставление народу образования.

2. Образование для народа должно быть всеобщим и единым.

3. Учреждения в указанной области должны согласовывать свою деятельность с законами государства.

4. Духовное здоровье Республики зависит от тех моральных качеств, которые ее граждане приобретают с детства» [49, c. 766].

Приведенные примеры педагогических взглядов Боливара, на наш взгляд, достаточно ясно демонстрируют истоки и основные характеристики его идей о моральной власти.

Некоторые соратники и современники упрекали Боливара в том, что он хочет создать латиноамериканский вариант палаты лордов Англии, институты которой он не раз призывал изучать и на опыт функционирования которых не раз ссылался. Однако, как отмечал сам Боливар, они интересовали его прежде всего с точки зрения выяснения причин их устойчивости, роли исторических традиций. Сами же государственные институты Великобритании, основанные на аристократических принципах знатности и богатства, неприемлемы для молодых литиноамериканских государств. Сенаторы Венесуэлы, считал Боливар, не представители знатной и богатой родовитой аристократии, а герои освободительной войны, известные высокими нравственными и моральными качествами и патриотизмом. В своих размышлениях, считает А.Ф.Шульговский, Боливар, сторонник руссоистской революционно-демократической трактовки проблемы равенства, выступал за создание государства, построенного на принципах рационализма, столь свойственного веку Просвещения, представители которого подходили к проблеме государства с позиций «политического рассудка», т.е., Боливар подходил к тем же проблемам, которые волновали социалистов-утопистов. Именно такой подход Боливара, с позиций «политического рассудка», окрашенного в цвета социальной утопии, неизбежно должен был вызвать сопротивление власть имущих, которых «сила вещей» толкала на иные позиции, повелевая руководствоваться иными «социальными идеалами» [13].

Вновь идею создания институтов «моральной власти» Боливар высказал в послании Учредительному конгрессу Боливии, предложив включить в конституцию «Палату Цензоров»: Цензоры обладают политической и моральной властью, несколько напоминающей власть афинского ареопага и римских цензоров. Именно они будут бдительно следить за тем, чтобы свято соблюдались и конституция, и договоры. Под их патронажем будет действовать Национальный суд, который будет выносить суждения о деятельности исполнительной власти.

Именно цензоры защищают мораль, науки, искусство, образование и печать. На них лежат самые трудные и самые почетные обязанности. Они обрекают на вечный позор узурпаторов суверенной власти и закоренелых преступников. Они воздают почести выдающимся гражданам за их заслуги и доблести. Вот почему им должна быть присуща абсолютная честность и безупречная репутация. Им доверено вменять в вину даже незначительные проступки» [16, c. 64].

Отстаивая идею создания сильного и просвещенного государства, способного обеспечить воплощение в жизнь принципов социального равенства и обуздать корыстные интересы богатых, Боливар выдвинул в качестве гаранта новой конституционной конструкции оригинальный институт пожизненного президента, обладающего правом избрания своего приемника. Как заявлял сам Боливар, институт пожизненного президента не имеет ничего общего с президентской моделью разделения властей в Соединенных Штатах. По его мнению, сильная президентская власть замысливалась отцами-основателями США с целью ограничения народного суверенитета, а он стремился сделать пожизненного президента гарантом полного проявления народной воли.

В проекте конституции для Боливии 1826 г. Боливар снова отходит от классического принципа разделения властей и выдвигает идею четвертой власти. На этот раз он говорит об Избирательной власти, контуры которой уже определенным образом просматривались и в проекте Ангостуры в главах об ассамблеях приходов и департаментов и в статьях о выборах.

О происхождении этой четвертой власти исследователи высказывают самые разнообразные точки зрения. Для одних – истоки ее следует искать в идеях Бенжамина Констана, который к классическому разделению властей по Монтескье добавил четвертый раздел. Для других – Боливар создал эту власть под влиянием идей Наполеона, нашедших свое отражение в конституции УШ года и конституционных сенатус-консультах Наполеона. Третьи считают, что идеи Боливара о Избирательной власти приближаются к концепции, выдвинутой ранее Ф.Мирандой [20].

В соответствии со ст.19 и 20 боливийской конституции 1826 г. каждая группа из 10 граждан избирала одного выборщика, который их представлял в провинциальном избирательном органе в течение 4 лет. Для избрания необходимы были следующие условия: проживание на национальной территории, умение читать и писать, выполнение определенной службы (от выборов устранялись домашние слуги).

Обосновывая целесообразность учреждения такой власти, Боливар уточнял: «Нужны лишь способности; нет необходимости обладать имуществом, чтобы выполнять священную функцию Суверена; надо лишь уметь написать имя кандидата, подписаться и ознакомиться с законами. Выборщик должен иметь профессию или ремесло, которые могут обеспечить ему честный заработок. Не может быть выборщиком лишь преступник, бездельник или полный невежа. Знания и честность, а не деньги – вот что нужно тому, кто служит обществу» [36, c. 763]. По мнению А.Ф.Шульговского, это был шаг, явно порывавший с концепцией «цензовой демократии» [32, с. 223].

Избирательных прав лишались и неграмотные, т.е. прежде всего индейские массы. Однако и эта мера носила явно выраженный антиолигархический характер, поскольку Боливар выступал против «электорального рабства», т.е. против использования неграмотных олигархией в своих корыстных целях. Главная идея Боливара заключалась в том, что он с помощью системы всеобщего народного образования надеялся быстро ликвидировать неграмотность, и, таким образом, преобразовать «избирательную власть» в подлинно народную. Именно эти положения конституции Боливара вызвали ожесточенное сопротивление олигархии. На него посыпались обвинения в желании установить власть «черни» и возвысить индейцев.

Известный перуанский историк Виктор Андерс Белаунде упрекает Боливара в «отступничестве», т.к. по его мнению, Боливар отказался от выдвинутой им в Ангостуре авторитарной «модели» государства и в качестве альтернативы создал проект конституции, проникнутый якобинским духом [15, c. 250].

Как объяснял сам Боливар, «Проект Конституции для Боливии предусматривает установление четырех политических властей. Иначе говоря, была прибавлена еще одна власть, что, однако, не изменило классического деления властей. Избирательная власть получает полномочия, которых она не имеет в других государствах, считающихся самыми либеральными. Эти полномочия в значительной степени приближаются к федеральной системе. Я счел не только целесообразным и полезным, но и необременительным предоставить непосредственным представителям народа привилегии, наиболее желательные для граждан каждого департамента, провинции или кантона. Ничто не может быть важней для гражданина, чем избрание его законодателей, магистратов, судей и священнослужителей. Избирательные коллегии провинций представляют их потребности и интересы; в них вносятся жалобы о нарушениях законов и злоупотреблениях магистратов. Осмелюсь сказать, что в некотором отношении эти коллегии пользуются правами правительств федеративных государств. Таким образом, создается еще один противовес исполнительной власти, а правительство приобретает новые гарантии, еще большую популярность и новые возможности прослыть самым демократическим» [2, с. 140].

В этом проявилось влияние французской конституции 1799 г. и сенатус-консульта Наполеона Х-го года. Подобные положения содержала конституция Испании 1812 г. и Перу 1823 г. Устранение от выборов домашних слуг, образовательный ценз, естественно, лишали подавляющую часть населения, особенно метисов и индейцев, возможности участвовать в общественной жизни страны. Боливар упростил довольно сложную наполеоновскую систему (ассамблеи кантона, округа и департамента), учредив только избирательные коллегии провинций. Различие между боливарийской и наполеоновской системами было и в методе замещения вакантных должностей. По французской конституции 1799 г. первый консул назначал лиц по своему усмотрению, а боливийская конституция, следуя конституции Перу 1823 г., предоставляла местным органам право рекомендовать трех кандидатов для занятия вакантной должности. Повторяя формулировку либерального конституционализма о том, что разделение властей является базой республиканского правления, Боливар, тем не менее, не был сторонником незыблемости этого принципа. Наоборот, он подчеркивал необходимость единства государственной власти. Не разделение, а «гармония и сотрудничество», а в критические моменты сильная концентрация должна быть между государственными властями. В принципе Боливар не против всеобщих выборов, но считал, что нужно временно ограничить это право перед лицом нестабильности и анархии, поскольку «режим выборов, способный дать исток публичной власти, может быть сравним с институционной стабильностью только в тех обществах, где представлены два обстоятельства: отсутствие агрессивной борьбы классов и их естественное сосуществование и наличие сильных политических партий, которые могут влиять на общественное мнение и в любой момент служить опорой правительству». Как видим, Боливар понимал определенную ограниченность принципа разделения властей в условиях тогдашней Латинской Америки и поэтому в своих конституционных проектах он не выдерживал его до конца.

Некоторые исследователи считают, что цели, поставленные Боливаром, не могли быть достигнуты в тех условиях и остались неосуществленными, а «права человека остались нарушенными». Другие, наоборот, оправдывают избирательные ограничения, введенные им и считают необходимыми и полезными все его меры в этом направлении. На наш взгляд, Боливар преследовал несколько целей при создании Избирательной власти. Во-первых, привлечь на свою сторону федералистов и, тем самым, как-то сгладить усиливавшиеся противоречия между ними и унитаристами, что привело бы к большей стабильности и порядку в стране (постоянное стремление Боливара); во-вторых, обеспечить гражданам возможность пользоваться своими основными правами; в-третьих, ограничить, в определенных пределах, возраставшую исполнительную власть, чтобы исключить установление тиранической власти. Идеи Боливара о необходимости четвертой власти для организации действительно демократической представительной системы не остались лишь плодом его фантазии и давно забытой страницей истории латиноамериканского конституционализма. Подобные концепции четвертой власти имеются и в современном латиноамериканском конституционном праве [29, с. 240]. Некоторые латиноамериканские исследователи утверждают, что принцип разделения властей являлся в период становления национальных государств единственно возможным средством обеспечения независимости и установления демократического режима. По мнению колумбийского юриста Х.М.Епеса, принцип разделения властей был «единственной гарантией свободы и справедливого правительства» [22, c. 97]. Подобную мысль высказывает С.В.Линарес Кинтана, называя этот принцип «позвоночным столбом любой республиканской конституции», который «неотделим от свободы, как день от ночи или человек от своей тени», он «порождает политическую свободу» [32, c. 87]. Тем не менее, на наш взгляд, следует учитывать мнение О.А. Жидкова, верно подметившего, что верховная власть в странах Латинской Америки «организуется согласно конституционному принципу разделения властей, который давно укоренился в латиноамериканских республиках, хотя и продемонстрировал неспособность достичь той цели, ради которой он введен, т.е. предотвратить концентрацию политической власти в одних руках» [7, с. 17–18].

Стремление Боливара создать серьезные препятствия на пути установления тирании и узурпации власти, гарантировать стабильность в молодых латиноамериканских государствах выразилось не только в оригинальном подходе к принципу разделения властей, но и в его проектах создания своеобразных законодательных органов. Создание трехпалатного конгресса связано с именем Боливара, который предусмотрел его в своем проекте конституции для Боливии. В 1826 г. эта конституция была принята в Боливии и Перу.

С. Боливар считал, что трехпалатный конгресс выполнит еще одну задачу в системе сдержек и противовесов, а именно: третья палата конгресса – Палата цензоров – должна была служить препятствием для узурпации власти исполнительным органом. Кроме того, по его мнению, третья палата могла играть роль «судьи-посредника» в случае «несогласия между двумя палатами, вопрос будет разрешен третьей, то есть в споре она будет беспристрастной, и таким образом ни один полезный закон не останется без рассмотрения, а, как минимум, будет рассмотрен один, два или три раза, прежде чем будет отвергнут» [16, c. 324]. Как подчеркивает О.К. Стойцер, разделение законодательного органа на три части являлось имитацией наполеоновской модели [35, c. 82]. К такому выводу приходят и другие исследователи. По мнению В.А. Белаундэ, Боливар «имитировал для всех областей политической власти неустойчивую и абсурдную наполеоновскую систему, предназначенную скрыть за определенной видимостью демократии реставрацию более абсолютной власти, чем власть древних королей». На наш взгляд, предложенная Боливаром система существенным образом отличалась от наполеоновской, что не дает оснований говорить о какой-либо имитации. По конституции Боливара вакантные должности в конгрессе замещались в результате выборов, проведенных тремя палатами совместно (Трибунатом, Сенатом и Палатой цензоров) из списка кандидатов, предложенных избирательными коллегиями, а по конституции Франции 1799 г. все вакантные места замещались в соответствии со списком, предложенным первым консулом – Наполеоном. Кроме того, Трибунат по конституции Боливии 1826 г. обладал полномочиями (Разд. IУ, гл.I, ст.26-29), которые по конституции 1799 г. принадлежали Трибунату и Законодательному корпусу. Стремление к стабильности и созданию условий для прогресса и морального совершенствования общества суть основные цели учреждения трехпалатного конгресса. Но сложность и запутанность законодательной процедуры и некоторые другие моменты структуры и деятельности во многом предопределили его неэффективность на практике.

Но, как уже отмечалось, в период становления национальных государств конституционные нормы и реальная действительность расходились, что свидетельствовало о фиктивном характере большинства конституционных положений. Это вынуждены признать и латиноамериканские авторы. «Эволюцию нашего конституционного права, отмечает Р.Эсковар Салом, — характеризует частое разделение между правом и фактом» [21, c. 29]. Почти все латиноамериканские страны в ХIХ в., подчеркивает Пикон-Салас, представляли собой трагический контраст между социальной действительностью и фальшивой обшивкой законов, обычаев и учреждений, заимствованных из Европы.

В период борьбы за национальное освобождение, в которую были вовлечены широкие слои латиноамериканского общества, оказавшиеся под влиянием передовой идеологии и требовавшие проведения радикальных социально-экономических преобразований, конституционная нестабильность в первую очередь отвечала интересам господствующих слоев помещичье-клерикальных сил, стремившихся сохранить сложившуюся социально-политическую структуру. Эта нестабильность открывала для них возможность определенного политического маневра с целью дальнейшего укрепления своей власти. В первые латиноамериканские конституции включались статьи, позволявшие господствующим классам, наряду с традиционными насильственными формами нарушения конституционных положений при помощи военных переворотов и восстаний, использовать и легальные формы, закрепленные в самих конституциях. Речь идет, главным образом, о статьях, посвященных «чрезвычайным» и «опасным» для государства моментов, в период которых действие конституции могло быть полностью или частично приостановлено.

Самым достоверным свидетельством жизненности идей Боливара в наши дни является «Конституция Боливарийской Республики Венесуэла», принятой Национальной Ассамблеей Венесуэлы 17 ноября 1999 г. Преамбула Конституции прямо указывает, что народ Венесуэлы при осуществлении своих созидательных целей вдохновляется «историческим примером нашего Освободителя Симона Боливара, героизмом и жертвенностью наших предшественников аборигенов и предтечь и вдохновителей свободной и суверенной Родины». И далее в Разделе 1 «Основные принципы» в статье 1 закрепляется: «Боливарийская Республика Венесуэла является окончательно свободной и независимой и основывает свою моральную власть и свои ценности свободы, равенства, справедливости и международного мира на доктрине Симона Боливара, Освободителя». А в статье 136 Раздела 4 Главы 1 «Об основных положениях» устанавливается собственное понимание принципа разделения властей, в котором явно прослеживается связь с идейным наследием Симона Боливара. Статья 136. «Публичная власть распределяется между Муниципальной властью, Властью Штатов и Национальной властью.

Национальная Публичная власть разделяется на Законодательную, Исполнительную, Судебную, Гражданскую и Избирательную». Ст. 273 уточняет: «Гражданская власть осуществляется Республиканским Моральным Советом» [19].

В своей речи на Конгрессе в Ангостуре в 1819 г. Симон Боливар нарисовал впечатляющую картину будущего Латинской Америки. По сути он красочно изобразил свой политический идеал и великую цель своей жизни: «Глядя на эти необъятные, слившиеся воедино земли, я ощущаю, что душа моя наполняется счастьем и гордостью, как того требует величественная панорама, открывающая разительные перспективы. Я думаю о будущих поколениях, и мое воображение переносится в грядущие века: с их высоты я в восхищении любуюсь процветанием, великолепием, жизнью этих обширнейших земель; зачарован этим видением, и мне кажется, будто я вижу в самом сердце еденной наши земли, раскинувшиеся по просторному побережью среди двух океанов, которые природа отделила друг от друга, а наша Родина соединяет длинными и широкими каналами. Я верю, что эта область станет центром единения человеческой семьи; я знаю, что она будет отправлять во все концы земли сокровища, таящиеся в ее горах из чистого золота и серебра; я знаю, что ее дивные растения наградят здоровьем и жизнью страдающих людей старого мира; я знаю, что она сообщит свои чудесные тайны мудрецам, не ведающим, насколько знания дороже всех тех богатств, которые скрывает природа. Я вижу нашу Родину на троне свободы со скипетром Справедливости, увенчанную Славой и представляющую старому миру величие мира нового» [22, с. 96].

И еще одно мнение, высказанное Чрезвычайным и Полномочным Послом Боливарианской Республики Венесуэла в Российской Федерации Уго Хосе Гарсия Эрнандесом 5 июля 2011 года: «Книг, написанных об этом великом южноамериканском деятеле – множество. Великолепные произведения известнейших писателей повествуют о его жизни, сотни из них написаны на иностранных языках, и это логично: Симон Боливар не принадлежит исключительно Венесуэле или Латинской Америке. Он – человек мира, его заслуги повлияли на все страны и нации, в особенности – на те, которые ведут борьбу за независимость и суверенитет, ставя своей целью освобождение от любого иностранного господства, избавления от лап империализма, наций, в чьи намерения не входит преклонение перед сильными мира сего, теми, которых называют «мировыми полицейскими. Симон Боливар посвятил жизнь борьбе за свободу народов и умер за нее…» [28, с. 45].

Все попытки очернить память Симона Боливара и других выдающихся деятелей освободительной борьбы направлены на то, чтобы преуменьшить значение их прогрессивных идей и деятельности, направленной на достижение независимости своих стран. Чтобы представить передовых лидеров как простых диктаторов, стремившихся только к личной выгоде и власти. Эти реакционные исследования пытаются зачеркнуть прогрессивные революционные традиции Латинской Америки. Идеи Симона Боливара и других руководителей войны за независимость в целом не потеряли, в своих важнейших и передовых для своего времени аспектах, актуальности и в наши дни.

Заключение

Список использованной литературы

1. Альперович М., Слезкин Л. «Образование независимых государств в Латинской Америке». М., 1966;

2. Боливар С. Избр. Произведения, 1812-1830. М., 1983. с. 28-29,

3. Весь мир – Мн.: Харвест, 1999;

4. Гусев В. И. Горизонты свободы: Повесть о Симоне Боливаре. — М.: Пламенные революционеры, 1972.

5. Гусев В. И. Горизонты свободы: Повесть о Симоне Боливаре. — М.: Политиздат. Пламенные революционеры, 1972.

6. Джордж Гордон Байрон «Остров, или Христиан и его товарищи»., Собрание сочинений в четырех томах. Том 3. М., Правда, 1981 г

7. История изумрудной страны : Колумбия? Гавриков Юрий Павлович, 2001г.

8. Колумбия. Чары мира-Мэрион Моррисон, 2007г.

9. Колумбия.Путеводитель по странам» Йенс Porup, Кевин Raub, Сезар Г. И Роберт Рейд, 2009г.

10. Колумбия-неизведанная сокровищница? Мигель Паласио, 2006г.

11. Конституции государств Американского континента, т. 2,3, Иностранная литература, М., 1959.

12. Лавpeцкий И. Р. Боливар. Изд. 2-е. М., 1966.

13. Лаврецкий И. Р. Боливар. 3 изд. М., 1981.

14. Лаврецкий И.Р. «Симон Боливар», М., 1958г. с.33

15. Лазарев М.И. Правовые воззрения Симона Боливара. Очерк. М., 2001.

16. Мартынов Б. Цивилизации «восходящие» и… «нисходящие»?//Международные процессы. Контуры мирового беспорядка.– Январь–апрель 2009 – Т.7. – С.24.

17. Маршал Ф., Крейн Б. Боливар. М., 1944

18. Mapкс К. Боливар-и-Понте.— Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. Т. 14.

19. Mapкс К. Боливар-и-Понте.— Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. Т. 14;

20. Международные экономические отношения. – М.: Дрофа, 2000.

21. Международные экономические отношения. – М.: Дрофа, 2000. – С. 318.

22. Нартов Н.А. Геополитика. – М.: ЮНИТИ, 1999. – С.344.

23. Окунева Л. «Левый поворот» и демократия в Латинской Америке//Международные процессы. Контуры мирового беспорядка. – Январь–апрель 2009 – Т.7.

24. Орлов А. Г. «Президентские республики в Латинской Америке», Ибероамериканский центр МГИМО, М., 1995.

25. Пащук В.В. Латинская Америка: сражающийся континент. – Киев, 1987. – С.50.

26. Политическая система общества в Латинской Америке, Наука, М., 1982.

27. Правовые воззрения Симона Боливара. Очерк / Лазарев М.И. — М., 2001

28. Разумович Н. Н. «Кто и как правит в Латинской Америке. Политическая система латиноамериканских стран», Международные отношения, М., 1967.

29. Симон Боливар: история и современность. М.,1985. с.190-202

30. Теперман В. А. «Юбилейная конференция не превратилась в парадное мероприятие», «Латинская Америка», № 10, 1996.

31. Харламова В.Н. Международная экономическая интеграция. – М., 2002.

32. Чиркин В. Е., Тихонов А. А., Рябов С. В. «Формы государства в буржуазных странах Латинской Америки», Наука, М., 1982.

33. Шемякин Я. Г. «Латинская Америка: традиции и современность». — М., 1987.- с.47.

34. Шестопал А. В. «Политические модели и историческая судьба. (Опыт современной Бразилии)», «Полис», № 4, 1995.

35. Перевод: Bolivar y Europa en las cronicas, el pensamiento politico y la historioqrafia. Caracas, 1986-1995. V. 1-3.

36. Перевод: Larry Diamond, Juan J. Linz, «Introduction: Society, and Democracy in Latin America», «Democracy in Developing Countries», v. 4 (Latin America), Lynne Rienner Publishers. Inc., 1989.

37. Перевод: Madariaqa S. de. Bolivar. Mexico; Buenos Aires, 1953. V. 1-2.

38. Перевод: Masur G. Simon Bolivar. Albuquerque, 1948.

39. Перевод: Mijares A. El Libertador. Caracas, 1969.